Скрытый смысл Войны
Историю гражданского права можно изучать в сводах законов, но историю международного права надо искать в музеях старого оружия. Там оно выковано в форме клинков и дул и живо в девизах, выгравированных на них.
Путь, пройденный человечеством от доброго братского кулака Каина до экстатической динамитной бомбы Равашоля, долженствующей мгновенно преобразить весь современный строй, — длинен, разнообразен, и каждый шаг его ознаменован глубокими чертами в области права и морали.
Между заостренным куском дерева, кремневым топором, впервые зажатым в человеческом кулаке, - и бронзовыми доспехами греков, в скульптуре которых запечатлелись пластические линии бессмертных торсов; между средневековым крестоподобным мечом и между современной полевой «75», чудовищной «танкой» — прошли целые вечности культур и правовых образований.
читать дальше
Нынешнее европейское правосознание сплело свое гнездо в жерле пушки, а европейская мораль состоит из пережитков отжившей рыцарственной морали меча, фантастически переплетенной с возникающей и пока только начинающей формироваться моралью динамитной бомбы.
Средневековая история Европы развивалась под знаком меча, Новая история — под знаком пороха.
Средневековье было священным царством меча, бывшего прообразом креста. Меч был живым существом. Меч обладал магическими свойствами. В описи оружия Людовика span>VIII против меча, носящего имя «Лансело дю Лак», стоит сноска: «Про него утверждают, что он - фея».
И среди средневековых мечей было много таких, которые были воплотившимися феями. Каждый меч воспринимал таинства крещения и нарекался христианским именем. Меч Карла
Великого носил имя «Жуайёз», Роландов меч назывался «Дюрандалем», меч Рено —
«Фламбо», меч Оливье — «Отклер».
Рукоять меча была
священным ковчегом, в котором хранились частицы мощей. Перед началом битвы воин
целовал рукоять своего меча. Отсюда еще сохранившийся жест военного салюта
саблей или шпагой.
Рыцарские мечи возлагались
на алтарь и принимали участие в богослужении. В истории мечей все окружено чудом.
Рыцарь - только служитель меча, который совершает в мире некую высшую волю.
На клинке меча высечены
слова молитвы, которую он возглашает каждым ударом. Слова окрыляют высшим значением
справедливую сталь.
«In te Domine speravi!», - восклицает один меч XVI века.
«Ave, Maria, gratia plena», («На тебя, Боже, уповаем!» (лат.)) - говорит Тизона — меч Сида.
«Ne me tire pas sans raison, ne me remets pas sans hon-neur», («Не извлекай меня без причины,
не вкладывай меня без чести» (фр.)) — заповедует другой кастильский клинок своему
владельцу.
Но самый краткий и
значительный из девизов был на мече «Коллада», принадлежавшем тоже Сиду
Кампеадору: на одной стороне его клинка было высечено «Si! Si!», а на другой «No! No!»
— «Да! Да! - Нет! Нет!». Этот меч — символ старой европейской справедливости с
ее конечным утверждением и ее конечным отрицанием.
Это девиз всей эпохи, всей
культуры. Хочется прибавить, что он является прообразом человеческого сознания,
которое все познаваемое рассекает на два конечных противоречия, на две
несовместимые истины, на две антиномии.
Каждое движение меча было
символом и священнодействием. Он был оружием избранных и посвященных. Только
равному с равным дозволялось скрещать оружие. Меч мог выступать только против
меча.
Эта великая культура
крестообразных мечей погибла вследствие аристократизма и исключительности
своего оружия, которое почти перестало быть земным, превратившись в
отвлеченный символ. Одна фламандская хроника рассказывает, как во время
крестьянских войн группа рыцарей встретилась с толпою крестьян, вооруженных
вилами и косами. И все они предпочли умереть без сопротивления, чем обнажить
свои мечи против этого крестьянского железа. Так перевелись витязи Святого
Средневековья.
Скрытый смысл войны
Близ Дома Св. Иоанна в
Дорнахе, где я провел начало войны, имело место одно из таких страшных побоищ,
где рыцари были истреблены крестьянами. Близ деревенской церкви находится их
общая могила: под зеркальным стеклом, напоминающим витрину большого магазина,
симметрично расположены их кости, с суровой надписью внизу: «Здесь лежат кости
рыцарей, перемешанные с костями крестьян, их перебивших; покойтесь же вместе на
веки веков». Это современное безвкусие, тесно переплетенное с остатками железной
морали средневековья, довольно точно передает картину души теперешнего
европейца.
В XVI веке, на переломе новой истории,
порох явил свой дымный и зловещий лик. Неуклюжие и несовершенные артиллерийские
орудия, похожие на допотопных чудовищ, не приспособленных к жизни, сделали
бесполезным благородный меч, разметали рыцарские доспехи и разбили строгое архитектурное
единство средневековой морали.
В XVI веке, когда совершался кризис, меч
достигает своего высшего совершенства. От этого века остались самые прекрасные
образцы этого оружия: сталь клинка, скульптурные украшения эфеса, равновесие
между клинком и рукоятью достигает высшего совершенства.
Это же совершенство
сказывается и в формах войны этого века: битвы становятся турнирами, сражения
разрешаются рядом искусных стратегических маневров, потери кровопролитных
боев ограничиваются несколькими убитыми. В то время как в частной жизни уже
начинается то одичанье, в которое впала Европа после сорванного протестантским
движением Ренессанса, когда предательство, кинжал и яд становятся обычными
приемами, военное дело становится высоким искусством — бескровным и почти
безопасным, и матери, провожая своих сыновей на войну, успокаиваются за их
жизнь, тогда как в частной жизни ни одной минуты нельзя быть спокойным за жизнь
близкого.
Появление пороха вызвало
страшный моральный кризис, перевернувший все понятия гражданственности и устои
справедливости.
Нравственное чувство
рыцарства было глубоко возмущено слепым демократизмом пороха. К его применению
в военном деле относились совершенно так же, как теперь относятся к применению
пуль «дум-дум» и подводной войне.
Маршал Вителли приказывал
выкалывать глаза и отсекать кисти рук аркебузьерам, взятым в плен, как
вероломным трусам, пользующимся недозволенным оружием.
Монлюк, лишившийся правого
глаза от огнестрельной раны, пишет в своих «Комментариях»: «Надо отметить, что войско, которым я командовал, было вооружено только
арбалетами, так как в те времена еще не было аркебузьеров среди нашего
народа. Почему не угодно было Господу, чтобы это гнусное оружие никогда не было
изобретено; тогда не носил бы я на своем теле его следы, которые до сих пор не
дают мне покоя, и не погибло бы столько смелых и достойных витязей от руки
трусов и предателей, которые, не смея честно глядеть в лицо противника, издали
поражают его своими пулями».
Ариост посвятил новому
оружию одну из песен «Неистового Орландо», в которой он восклицает:
«О, проклятая и
отвратительная машина, которая была выкована на дне Тартара рукой Вельзевула,
чтобы стать гибелью мира! Она пробивает железо, дробит его и дырявит.
Несчастные! отсылайте на кузню ваши доспехи, ваши мечи и берите на плечо ружья
и аркебузы! Святотатственное и отвратительное изобретение! Как могло найти ты
доступ к человеческому сердцу? Тобою сокрушена военная слава, тобою опозорено
ремесло воина; благодаря тебе сила и храбрость стали бесполезными; благодаря тебе
трус становится равен храбрейшему. Изобретатель этих гнусных орудий превзошел в
мерзости своей всё, что мир когда-либо изобрел наиболее жестокого».
Подобные же слова
произносит последний из рыцарей — благородный Дон-Кихот: «О, сколь благословенны те счастливые века, которые не видали
ужасающей ярости артиллерийских снарядов. С их помощью рука труса может
сразить храбрейшего из рыцарей. Размышляя об этом, я сожалею в глубине души,
что обрек себя деятельности странствующего рыцаря в эпоху столь печальную, как
наша».
Когда дымный порох,
предтеча и провозвестник новых, еще более грозных Демонов, явился на призывы
средневековых алхимиков, не к нему обращенные, воплотился, как гомункул новых
сил, в реторте злого монаха и, ступив тяжкой пятой на старое рыцарство,
разметал железные доспехи и разрушил священное царство меча, то как ни было
велико потрясение, вызванное им, все же оно кажется ничтожно сравнительно с
той гранью, на которой очутились мы на рубеже XX века. В XVI веке произошел громадный моральный сдвиг.
Пласты почвы, в которых были укреплены устои европейской культуры, сдвинулись и
поползли. Начало оползня ужаснуло, но движение было так медленно и равномерно,
что к нему быстро привыкли, назвали его прогрессом и условились считать за
благо. Но движение этого так называемого прогресса шло, все ускоряясь, и вот
уже превратилось в лавину; наши ноги отделились от твердой земли, и мы уже
слышим свист полета в ушах, и сознание, замирая, еще не смеет осознать значения
этого срыва. Из всех западноевропейских писателей только у одного Метерлинка я
нашел тревожное осознание совершающегося.
Интересно и поучительно
сопоставить с приведенными словами Ариоста, Монлюка и Сервантеса статью
Метерлинка «Боги Войны», написанную вскоре после русско-японской войны.
Вот вкратце ход его
мыслей:
Лишь только среди кажущегося сна природы овладеваем мы родником новой
силы, мы становимся ее жертвами или, чаще, рабами.
Точно стараясь освободить себя, мы на деле освобождаем своих грозных
противников. Правда, в конце концов эти враги покоряются нам и начинают
оказывать такие услуги, без которых мы не можем обойтись.
Но едва один из них покорится нам и станет под ярмо, как он же наводит
нас на след противника несравненно более опасного. Между нами есть такие,
которые кажутся совершенно неукротимыми. Не потому ли, может быть, остаются
они мятежными, что искуснее других правят дурными страстями нашего сердца?
Это касается главным образом изобретений в военном деле.
В первый раз с самого рассвета человеческой истории силы совершенно новые,
силы, наконец созревшие и выступившие из мрака многовековых исканий,
подготовивших их появление, пришли, чтобы устранить человека с поля сражения.
Вплоть до этих последних войн они появлялись лишь отчасти, держались в стороне
и действовали издали. Они еще колебались в своем самоутверждении, и еще
оставалось какое-то соответствие между их необычайным действием и движением
нашей руки. Действие ружья не превышало границ нашего зрения, и разрушительная
сила самой страшной пушки, самого грозного из взрывчатых веществ, сохраняла
еще человеческие пропорции. Теперь мы переступили все грани и окончательно
отреклись от власти. Царство наше кончено, и вот мы, как крупицы песка, отданы
во власть чудовищных и загадочных сил, которые мы посмели сами воззвать себе на
помощь. По мере того как армии растут и организуются, по мере того как оружие
совершенствуется, а наука идет вперед и овладевает все новыми и новыми силами
природы, судьба сражений все более и более ускользает от полководца и отдается
во власть непостижимых законов, именуемых случаем, счастьем и роком.
Наполеон единственный из всех полководцев последних европейских войн
поддерживает иллюзию руководства людьми. Но что бы он мог сделать сегодня? Те
детские силы, которыми управлял он, выросли, и уже иные боги строят наши ряды,
потрясают нашими крепостями, топят наши броненосцы. Они больше не имеют
человеческого облика, они возникают из первичного хаоса, вся их власть, их
воления, их законы находятся за пределами нашей жизни, по ту сторону сферы
нашего понимания, в мире, для нас совершенно замкнутом, в мире, наиболее
враждебном судьбам нашего рода, в бесформенном и грубом, в мире инертного
вещества.
И этим-то слепым и чудовищным незнакомцам, у которых нет ничего общего
с нами, которые повинуются побуждениям и приказам настолько же неизвестным, как
те, что царят на отдаленнейших звездах, этим-то непостижимым и необоримым
силам, этим-то чудовищам, которых нельзя отнести ни к какому порядку, доверяем
мы почти божественные полномочия: превысить наш разум и расчленить справедливое
от несправедливого.
Каким же волям вручили мы наши священнейшие привилегии? Каким
чудовищным ликом наделены они — взрывчатые вещества, эти ныне царствующие и
высочайшие из богов, которые в храме войны свергли всех богов прошлых времен?
Из каких глубин, из каких недосягаемых бездн подымаются эти демоны, которые
еще до сих пор никогда не являли своего лица дневному свету? К какой семье
ужасов, к какому нежданному роду тайн причислить их?
Мелинит, динамит, панкластит, кордит, робурит, лиддит, баллистит -
неописуемые видения, пред которыми старый черный порох — пугало наших отцов,
даже сама молния, в которой был для нас воплощен наиболее трагический жест божественного
гнева, кажутся какими-то болтливыми кумушками, скорыми на пощечину, но почти
безобидными, почти материнскими. Мятеж ли вы вещей извечно пленных? Или вы
новая форма жизни, столь яростной, что в одну секунду она может истощить
терпение двадцати столетий? Или вы разрыв мировой загадки, которая нашла тонкую
трещину в законе молчания, ее сдавившем? Или вы дерзкий заем из того запаса
энергии, который нашу землю поддерживает в пространстве? Кто вы — духи или
материя или еще третье, не имеющее имени состояние жизни? Где черпаете вы
ярость ваших опустошений, на что опираете вы рычаг, раздирающий материк,
откуда ваш порыв, который мог бы преодолеть тот звездный круг, в котором земля
— ваша мать — являет волю свою?
Этот ряд тревожных,
перебивающих друг друга вопросов, которые Метерлинк задавал еще десять лет
назад, с еще большей неотступностью стоит перед нами теперь. Но найти слова для
вопроса можно только тогда, когда внутри уже созрел ответ на него.
Современные физики
доказали нам, что мы живем в мире, в котором все разрушается и ничего не
создается, что все силы, с которыми мы имеем дело, — теплота, свет, электричество,
радиоактивность — суть только продукт непрестанного распада материи, энергия,
высвобождаемая расцеплением атомов. Распад нашего космоса идет медленно, но
неуклонно, и те силы, которые допрашивает Метерлинк, — : только преходящие
личины этого извечного распада. И все это совершенно точно, поскольку касается
мира физического, исследуемого современной физикой.
Но в этот материальный
мир, стремящийся к конечному исчезновению, вливается мощный и зиждительный поток
творящей жизни, который по-новому — биологически -сплавляет распадающиеся
атомы. Каждый живой организм представляет собою малое отображение великого
процесса борьбы, совершающейся в Космосе, т. е. Микрокосм. Поскольку он
составлен из вещества — в нем идет постоянный распад и трепещет, напрягаясь и
преодолевая его, духовный импульс жизни. Эта борьба выражается в дыхании, в
биении сердца, в постоянном ритме смерти и воскресения, которым трепещет все
живое. Этот же ритм пульсирует в осеннем увядании и весеннем расцвете природы,
в смене человеческих поколений. В этот гибнущий мир распадающегося вещества мы
вносим горенье любви и собою спасаем его от безвозвратного погружения в
небытие.
Смысл нашего бытия на
земле в том, что мы, напрягая все усилия духа, выгребаем против течения
природы, грозящего нас увлечь в кипящие Ниагары хаоса.
Есть глубокое прозрение в
словах Метерлинка об силах, которые кажутся неукротимыми, потому что правят
дурными сторонами нашего сердца. Таковы все силы природы, власть над которыми
дана человеку. Благодаря своему естественному уклону к распаду они таят в себе
пассивное зло, которое становится активно-разрушительным, если находит себе
пищу в дурных страстях человека. Но человеку же дана возможность силою духа
изменить их течение. Для этого необходимо отречение от корыстно-эгоистических
интересов. Всякое новое знание, всякая новая сила должны быть уравновешены в
человеке равносильным самоограничением. Тогда создается та прочная моральная
самодисциплина, на которой строится правовой порядок. Общество и
государственность крепки вовсе не завоеванием новых прав, которые всегда носят
эгоистически-классовый характер, а добровольным отказом от естественных прав
индивидуальности.
Но отречение от личных
выгод никогда не совершается сознательно и одновременно с овладением новой
силой природы. Напротив, человек в ней видит прежде всего преимущества,
которые может извлечь из нее он сам, его семья, его государство, его племя, его
раса, наконец его порода, в ущерб своим соседям. Это ведет прежде всего к
нарушению общественных равновесий — промышленным кризисам, общественным
катастрофам, международным усобицам, длящимся века и тысячелетия в зависимости
от значения новой силы. Только долгими кровавыми уроками человек приходит к
необходимой внутренней дисциплине, которая претворяет новую силу природы,
завоеванную им, из разрушительной в благодетельную.
Еще ни одна сила природы,
завоеванная европейской наукой с самого начала новой истории, таковой не стала.
Та же государственная дисциплина, которая дает в настоящее время
гражданственную сплоченность, является следствием открытия, сделанного еще на
заре всей человеческой истории, открытия, выплавившего человека из массы других
хищных зверей: открытия употребления огня. Вся наша гражданственность выросла
из семени первого домашнего очага и является в прообразе уважением одного
скованного Прометея к другому, и ни цепи, ни коршун, клюющий ему печень,53 в
нашей социальной жизни никогда не отсутствуют.
Крестообразный меч
Средневековья дал только индивидуальную закалку и отточенность этой общей
культуре огненного сплава.
С начала Новой Европейской
Истории в руки человека впервые дается сила, равная по своему значению силе
огня: это сила взрыва. Она приходит как новый огонь и сейчас же сплетает себе
гнездо в гневе, в ненависти, в жадности, во властолюбии — в основных страстях
Европейца. Могучая .и древняя огненная государственность не может вынести этого
нового яда, который устремился на самые слабые и больные органы ее. Взрывчатые
вещества несут с собою страшные н%3 рушения равновесий права и морали. Из этих
нарушений еще произойдут катастрофы, перед которыми современная война покажется
такими же турнирами, как стычки шестнадцатого века. Но с уверенностью можно
сказать, что в следующем/ цикле человеческого развития сила взрыва заступит
древнее Место огня, и человечество, возросшее в священном трепете перед судящим
оком этих новых сил, создаст новую государственность.
Этот строй будет пронизан
ритмическим трепетом сил, его породивших, которые, сбросив свои личины демонов,
зримые нами, явят божественные лики новой справедливости. И, быть может,
динамитная бомба, теперь разрушительная в руках анархиста, станет когда-нибудь
символом нового очага, вокруг которого скристаллизируется новая семья и новая
государственность, основанные на уважении одного громовержца к другому.
Но от этого времени мы
отделены еще тысячелетиями, если только в европейской культуре не произойдет
решительного морального переворота, если она сознательно не ускорит
самодисциплины в смысле добровольного отказа от эгоистических выгод и
преимуществ, доставляемых новыми силами. Но до сих европейская культура шла как
раз обратным путем.
Не замечателен ли тот
факт, что до сих пор не было ни одной промышленной машины, которая не была бы
изобретена с мыслью облагодетельствовать человечество, и которая — раз
осуществленная — не служила бы новому порабощению его? Все машины были
изобретены для того, чтобы облегчить работу трудящихся, а между тем жизнь
рабочих до изобретения машин кажется нам теперь золотым веком. Не одни орудия
разрушения регулируют права и мораль людей: мирные промышленные силы работают в
том же направлении еще с большим постоянством. Эти Демоны интимнее входят в
человеческий мир, и работа их глубже и проникновеннее.
В XIX веке с европейской культурой
повторилась гётевская баллада об ученике Волшебника, вызвавшего духов в
отсутствие Учителя, но не имевшего власти приказывать им. (Вызвать духов может
каждый, произнесший ритуальное заклинание, но, чтобы заставить их себе повиноваться,
необходимо обладать морально-очищенной волей.
Стихийные духи древней
магии — и есть то самое вещество мира, которое, распадаясь, рождает силы
природы, которыми стремится овладеть человек. Тревожные вопросы Метерлинка дают
их полную характеристику. Разница между древними стихийными духами и силами
природы, с которыми имеет дело современная наука, только в той призме сознания,
через которую их человек
рассматривает. Если современный европеец видит гораздо яснее и точнее
математические соотношения их естественных проявлений и имеет власть заставлять
их беспрекословно повиноваться определенным алгебраическим формулам, то
древнее сознание видело гораздо яснее их волевую, моральную сущность. В
неведении этой стороны их бытия и лежит корень всех зол и бед европейской
культуры.
Древний человек прекрасно
знал, что слабость Саламандр, духов огня, — гневливость, и что человек
холерический всегда окружен ими, но что повиноваться и служить ему они станут
только тогда, когда он овладеет своей гневливостью.
Свойство Ундин -
холодность, чувственность, безразличье; Гномов — жадность, скупость; Сильфов —
легкомыслие. И он знал, что Вода, Земля и Воздух повинуются тому, кто победил
в себе равнодушие, жадность и легкомыслие. Но горе тому, кто берется
приказывать силам природы, не обуздав собственных страстей и слабостей. IПоложение вещей нисколько не
изменилось в настоящее время. Современное артиллерийское орудие отлито из
металла и дышит огнем, то есть создано работой Гномов и Саламандр. И тотчас же
через него они внедряются в соответственные страсти: в гнев и в жадность.
Жадность и Гнев! вот первопричины всей теперешней войны. Динамитная бомба, как
всякий взрыв, есть совместное дело Саламандр и Сильфов. Пороки их — гнев и
легкомыслие. И в этом весь современный анархизм.
Поэтому любая машина, созданная с самыми
человеколюбивыми намерениями, тотчас же демонически перерождается на почве
человеческой жадности. И эффект сил, воззванных европейской индустрией, тот же
самый, что в балладе «Ученик Волшебника»: перепроизводство. В гётевской балла-.
Де духи затопляют его вместе с домом потому, что он не умеет приказать им
перестать носить воду. Здесь Европа начинает задыхаться от обилия никому не
нужных дешевых товаров, \ начинает искать для них рынков, создает колониальный
империализм, и дело кончается мировой войной.
В XIX веке в Европе для действий стихийных
духов были [Построены постоянные восприемники - машины. Демоны машин, получив
плоть и форму, стали постоянными соседями человека, постепенно перестроили его
жизнь на свой лад, соблазняя его дешевыми приманками комфорта, дешевизны и
скорости, увлекая ее на пути тупого материализма и морального распада.
Влияние их сказалось во
всем. Даже в одежде: европейский мужской костюм, который держится уже более
столетия без изменений, несмотря на всю свою нелепость, некрасивость,
непрактичность и неудобство, - он появляется одновременно с первыми паровыми
машинами, которым он подражает в цвете, в покрое и в формах. Живые мускулы рук
и ног он заключает в шерстяное подобие чугунных труб, дымовую трубу надевает
человеку на голову, торс облекает в сюртук, долженствующий изображать паровой
котел, и симметрически украшает его блестящими заклепками - пуговицами, для
того чтобы придать полную законченность этой безобразной ливрее
священнослужителя и раба паровой машины.
В области морали Демоны
Машин внушают людям черствые теории «здорового эгоизма», а в области социального
творчества на место огненных Прометеевых утопий о создании нового человечества
незаметно подставляют безысходный Amor fati55 экономического материализма. И в то же время они диктуют
человеческому строю жизни особые требования методичности, регулярности,
машинного порядка, сухой регламентации, необходимой для правильного отправления
их работы. Ко времени начала европейской войны Германия на несколько шагов
опередила другие страны в области машинизма, и та ее политическая мораль,
которая возмущала своим цинизмом другие страны, была не чем иным, как моралью,
продиктованной Демонами Машин. И ни одна страна, раз ступившая на ту же ступень
машинной культуры, не сможет избежать ее.
Нашествие машин на
современную Европу невольно напоминает картину апокалиптической саранчи:
«...И я увидел звезду,
падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладязя бездны. Она отворила
кладязь, и вышел дым, как из большой печи, и помрачилось солнце и воздух от
дыма. И из дыма вышла саранча на землю и дана была ей власть, какую имеют
земные скорпионы. И сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной, и
никакой зелени, никакому дереву, а только одним людям... Царем над собой она
имела Ангела бездны. Имя
ему Аполлион, что значит Истребитель».
Этот образ внушил мне
такое видение современной войны, означенной именем
АПОЛЛИОН
Из звездной бездны внутренних пространств
Раздался голос, возвестивший: «Время топтать точило ярости!
За то, что люди для Демонов, им посланных служить,
Тела построили и создали престолы,
За то, что Гневу огня раскрыли волю
В разбеге жерл и в сжатости ядра,
За то, что в своевольных теченьях воздуха
Сплели гнездо мятежным духам взрыва,
За то, что безразличью текучих вод и жаркого тумана
Дали мускул бегущих ног и вихри колеса.
За то, что жадность руд в рать пауков железных превратили,
Неумолимо ткущих сосущие и душащие нити, -
За то освобождаю плененных Демонов от клятвы покорности,
А хаос, скованный в круженьях вещества и в пляске вихрей, -
От строя музыки!
Даю им власть над миром, покамест люди не покорят их вновь,
В себе самих смирив и оборов Гнев, Жадность, Своеволье,
Безразличье...»
И видел я: разверзлось небо в созвездьи Льва,
И бесы на землю ринулись...
Оставив домы, сгрудились люди по речным долинам,
Означившим великих царств межи,
И, вырывши в земле ходы змеиные и мышьи тропы,
Пасли стада прожорливых чудовищ - сами и пастыри, и пища.
Время как будто опрокинулось...
И некрещеным водой потопа казался мир:
Из тины выползали огромные коленчатые гады,
Железные кишели пауки, змеи глотали молнии,
Драконы извергали снопы огня и жалили хвостом,
В морях и реках рыбы метали икру смертельную,
От ящеров крылатых свет застилался,
400 Максимилиан ВОЛОШИН
Падали на землю разрывные и огненные яйца,
Тучи насекомых, чудовищных строеньем и размером,
В телах людей горючие личинки оставляли,
И эти полчища исчадий, получивших и лик и плоть и злобу от
людей,
Снедь человечью жалили, когтили,
Давили, рвали, жгли, жевали, пожирали.
А города, подобно жерновам без устали работая, мололи
Зерно отборное из первенцев семейств на пищу Демонам.
И Ангел Бездны, ликуя, возгласил:
«Снимается проклятье Вавилона!
Языков разделенью пришел конец!
Одни и те же речи живут в устах врагов.
Но смысл имен и емкость слов я исказил внутри.
Понятья спутались, язык же стал безвыходно единым.
Каждый мыслит войной убить войну и одолеть жестокостью
жестокость.
И мученик своею правдой множит мою же ложь.
Мудрость, бесстыдно обнажившись, как блудница, ласкает воинов,
А Истины, сошедшие с ума, резвясь, скользят по лужам Обледенелой
крови...»
С дьявольским
издевательством кинут современный человек на забаву им самим созданным
чудовищам. И напрасно старается он победить их в борьбе внешней, выступая
против них лицом к лицу. Власть над ними лежит внутри человека. Они только
собственные страсти и эгоизм человека, получившие облик и бытие. Одно
внутреннее преодоление самого себя — и эти страшилища лягут у его ног, — укрощенные,
как звери у ног Орфея. Но современный европеец, с гордостью называющий себя «Blonda Bestia» и проникнутый
теориями «здорового эгоизма», слишком далек от этого метода борьбы.
Между тем эти чудовища разрушения
и производства, предоставленные своему естественному развитию, дают жизнь
другим, несравненно более сложным исполинам, созидающимся на наших глазах.
Мы присутствуем при
возникновении и при первой , борьбе Великих Левиафанов, в том смысле, какой
придал этому зверю Гоббс:
«Множество, соединенное в одном лице, именуется Государством - Civitas. Таково происхождение Великого Левиафана, или, говоря
почтительнее, этого смертного бога».
Если мы представим себе
органическую клеточку, одаренную сложной духовной жизнью, сознанием своей индивидуальности
и моральным импульсом, включенной как пассивно служебная часть в огромный
организм, правда, начинающий собою порядок высшего своего развития и стоящий
духовно несравненно ниже образующих его клеточек, то мы будем <иметь>
приблизительное понятие о положении отдельного человека в современном
государстве. Современное государство представляет из себя огромный организм,
строящийся помимо племени, расы, языка и религии, вопреки беспочвенной и
устарелой идеологии Вудро Вильсона,61 основываясь на которой, собираются сейчас
перекраивать Европу, вопреки принципу самоопределения народов, — организм,
строящийся только на основании промышленных, то есть пищеварительных, функций.
Современное государство -
это челюсть и желудок, соединенные довольно примитивной нервной системой и
весьма сложным кишечником и снабженное миллиардами разнообразных бактерий,
обслуживающих этот гениальный пищеварительный аппарат.
У этих Левиафанов еще не
развилось никаких высших органов. У них нет ни мозга, ни сознания, ни памяти,
ни речи. Они знают только голод, зияющий в глубине вечно неудовлетворенного
желудка, и доступны им только бессознательные эмоции совершающегося
пищеварения.
Мне представляется спор
Иова, лежащего на мусорных свалках современной полуразрушенной Европы, с Богом,
который показывает ему свое последнее создание, которое должно быть завершением
всех земных тварей, - Левиафана, и произносит бессмертные слова:
«Заключишь ли ты договор с
Левиафаном и возьмешь ли его себе в рабы? Кто может подойти к двойным челюстям
его? Круг зубов его ужасен. Сердце его твердо как камень и жестко как нижний
жернов. Нет на земле подобного ему. Он сотворен бесстрашным. На все высокое
глядит он смело. Он царь над всеми сынами гордости».
И мне слышится такой
разговор, отсутствующий в Библии:
Мне - Иову - сказал Господь: «Смотри:
Вот царь зверей - всех тварей завершенье:
Левиафан. Тебе разверзну зренье,
Чтоб видел ты, как вне, так и внутри
Частей его согласное строенье
И славил правду мудрости моей».
И вот, как материк из бездны пенной,
Взмыв Океан, поднялся зверь зверей -
Чудовищный, свирепый, многочленный...
В звериных недрах глаз мой различал
Тяжелых жерновов круговращенье,
Вихрь лопастей, мерцания зеркал
И беглый огнь и молний излученье.
«Он в день седьмый был мною сотворен, —
Сказал Господь: Все жизни отправленья
В нем дивно согласованы. Лишен
Сознания — он весь пищеваренье.
И человечество извечно включено
В сплетенье жил на древе кровеносном
Его хребта, и движет в нем оно
Великий жернов сердца. Тусклым, косным
Его ты видишь. Рдяною рекой
Струится свет, мерцающий в огромных
Чувствилищах, а глубже в безднах темных
Зияет голод вечною тоской.
Чтоб в этих недрах — медленных и злобных —
Любовь и мысль таинственно воззвать,
Я сотворю существ, ему подобных,
И дам им власть друг друга пожирать».
И видел я, как бездна Океана
Извергла в мир голодных спрутов рать:
Вскипела хлябь и сделалась багряна.
Я ж день рожденья начал проклинать
И говорил: «Зачем меня сознаньем
Ты в этой тьме кромешной озарил,
И дух живой вдохнув в меня дыханьем,
Дозволил стать рабом бездушных сил,
Быть слизью жил, бродилом соков чревных
В кишках чудовища?» В раскатах гневных
Из бури отвечал Господь: «Кто ты,
Чтоб весить мир весами суеты
И смысл хулить моих предначертаний?
Весь прах, вся плоть, посеянная мной,
Не станут ли чистейшим из сияний,
Когда любовь растопит мир земной?
Сих косных тел алкание и злоба
Лишь первый шаг к пожарищам любви.
Я сам в тебя сошел, как в недра гроба,
Я сам огнем томлюсь в твоей крови.
Как я тебя — так ты взыскуешь землю.
Сгорая — жги. Замкнутый в гроб — живи.
Таким мой мир приемлешь ли?» — Приемлю.
Господь объясняет Иову
жестокие и неизбежные пути, которыми Он ведет своих тварей к познанию любви:
«Чтоб в этих недрах, медленных и злобных, любовь и мысль таинственно воззвать,
я сотворю существ, ему подобных, и дам им власть друг друга пожирать». И
раскрывает ему последние цели человечества: распадающийся космос материи
должен быть спасен человеком и плоть мира должна преобразиться в чистейшее из
сияний божественных слав. «Весь прах, вся плоть, посеянные мной, не станут ли
чистейшим из сияний, когда любовь растопит мир земной?»
И говорит о долге человека
перед Богом и космосом:
«Я сам сошел в тебя как в недра гроба, я сам томлюсь огнем в твоей
крови. Как я тебя, так ты взыскуешь землю. Сгорая жги. Замкнутый в гроб —
живи».
И человек — Иов — отвечает
добровольным приятием своего страшного подвижничества, своего распятия в недрах
чудовища.
Так все темные силы,
воззванные человеком, соединяются в чудовищное существо нового порядка,
сплавленное из всех темных страстей человеческой природы, которое поглощает и
порабощает человека, и в то же время от него Же ждет избавления, наступающее
только через внутреннее преображение самого человека.
Вот те видения, которые мне
было дано увидеть в Западной Европе, сквозь дымно-пламенный кристалл войны.
И когда я склонялся над
кладбищами великих мировых побоищ, мне представлялся тот день, когда земля
«вернет мертвых, бывших в ней»,64 когда начнется обещанное воскресение «во
плоти». Плоть — это не одно тело человека: это все его чувства, мысли и
представления о мире: все, что он при жизни вбирал в себя от вселенной и
преображал собою. Мне представилось, как при звуках трубы Архангела из земли
начнут прорастать похороненные в ней трупы, и тела, оживая, вберут в себя всю
видимую вселенную и она исчезнет, и каждый тогда увидит звездный космос уже не
вне, а внутри себя, и это будет мигом Страшного Суда, когда последний приговор
над человеком будет произнесен им самим.
Праху - прах. Я стал давно землей.
Мною цвели растенья, мною светило солнце.
Все, что было плотью, развеялось, как радужная пыль,
Живая, безымянная...
И Океан времен катил прибой столетий.
Вдруг призыв Архангела, насквозь сверкающий
Кругами медных звуков, потряс вселенную.
И вспомнил себя я каждою частицей, рассеянною в мире.
В трубном вихре плотью истлевшие цвели в могилах кости.
В земных утробах зашевелилась жизнь,
А травы вяли, сохли деревья, лучи темнели, холодело солнце.
Настало великое молчанье. В шафранном и тусклом сумраке
Земля лежала разверстым кладбищем.
Как бурые нарывы, могильники вздувались, расседались,
Обнажая побеги бледной плоти.
Пясти ростками тонких пальцев тянулись из земли.
Ладони розовели, стебли рук и ног с усильем прорастали,
Вставали торсы, мускулы вздувались,
И быстро подымалась живая нива плоти, волнуясь и шурша...
Когда же темным клубнем в комках земли и спутанных волос
Раскрылась голова и мертвые разверзлись очи —
Небо разодралось как занавес, иссякло время,
Пространство сморщилось и перестало быть.
И каждый внутри себя увидел Солнце в Зверином круге
И сам себя судил......
@темы: философия, люди, смысл войны, Волошин